... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | ... At a distance, from within the forest, it seemed joyful and elegant, shining with unusual purity and an even yellowness. I walked a little closer: it was an abandoned field which had been neither ploughed nor sown for a long time, and now it was densely overgrown with some kind of low plants. They instantly gave out a pleasant, but slightly bitter floral scent. “Yes, that is winter-cress,” I recalled from some botanical atlas I had once read. “It’s a kind of weed…” A fresh breeze blew over this living carpet, and the whole field began to play, rippling with golden waves, and rolling as far as the forest walls where the shade from the sun produced a startling contrast between the dark green and the bright yellow. A comparison occurred to me: “It is like a precious cup mounted on a malachite base.” A kite soared high up in the sultry June sky. The heat heralded a storm. Above the western part of the horizon, a huge, dark cloud was already looming, swollen with rain. Only the uneven, rapidly shifting edges on the very tops of these clouds glared brightly with a blinding light, like molten silver. The wind grew stronger and the whole field of winter-cress swayed rapidly, as if performing some exotic dance. A multitude of invisible skylarks called out passionately and unceasingly. It seemed as though the flowers, the forest and this meadow, far from human habitation, were all singing before the storm. But then, warm, grey lumps fell from the sky and hovered over the golden winter-cress. A few skylarks floated over the meadow itself, flitting from flower to flower, and nagging incessantly everywhere they went. Others, often flapping their wings, rose up vertically and hovered four or five metres above the ground, from where they sang the praises of life just as loudly as ever. The ominous clouds towered over the whole sky. They were bluish pink in some places, as if scorching hot on the inside, and I noticed that only a tiny window of blue remained over the forest, out of which rays of sunshine poured straight down to earth like a large waterfall, flooding the fragrant summer blossoms with their soft, warm light. Meanwhile, in the tense, electrified air, a silent storm raged as downy aspen fluff flew all around. Then a deafening clap of thunder came from somewhere, and the first drops of rain lashed down onto the golden winter-cress flowers. At that very moment when the downpour began, it suddenly seemed as if every living thing was now freely sighing with relief, and all trees, plants, birds and animals were cheered by the sparkling, glimmering rain woven out of thick streams of water. Drenched to the skin, and alone in the hazy and instantly quiet meadow now seemingly subdued by the elements, I silently enjoyed the intoxicating pleasure of a person who is afforded the opportunity but once or twice a year to see and feel in solitude this beautiful confusion in nature. |