... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | From afar, as I stood on the forest path, it appeared to be cheerful and well appointed, shining with an unusually pure and even yellow. I approached a bit closer: It was an abandoned field, untilled and unsown for a long time, and now thickly overgrown with some sort of low shrubby little plants. A pleasant and somewhat bitter flower aroma suddenly wafted over from them. “That is surely rape” (I recalled a botanical guidebook that I’d once read)—“something weedy.” A fresh breeze came up over the living carpet and the whole field started to dance and play in golden waves, which rolled over to the forest’s wall shaded from the sun, forming a surprising contrast of dark golden and bright yellow. “Like a precious cup in a malachite frame,” the comparison suddenly came to me. High in the sultry June sky a kite soared. The heat presaged a thunderstorm. The western horizon was already darkened by an enormous storm cloud, swelling with rain. And only directly overhead, uneven, rapidly intermingling edges of clouds sparkled dazzlingly with molten silver, giving off an unbearable light. The wind picked up and all of the rape blossoms jumped about wildly as if performing some exotic dance. A multitude of larks, invisible to the eye, passionately and ceaselessly sang out. The flowers and the forest and that field so far from any human settlement performed as if in presentation before the storm. Then warm, gray globs were falling from somewhere in the sky and splattering over the golden rape bushes. Some of the larks were circling over the field itself, fluttering from blossom to blossom and filling the surroundings with incessant screeching. Others, often with quivering wings, rose vertically and swooped some four or five meters above the ground and also loudly praised life. The forerunner storm clouds towered through the whole sky, here and there bluish-pink, as if heated from inside, and I saw that only a smallish blue window remained, from which a straight, broad waterfall of light broke through, bathing the entire field of fragrant summer blossoms with a warm, soft light. In the tense, electrically charged air a blizzard of flying aspen down soundlessly swarmed around. A clap of thunder roared deafeningly, and the first big drops of rain noisily whipped the golden rape blossoms. At that moment when the downpour came, it suddenly seemed that all of living nature heaved a great sigh of relief, that all the trees, plants, birds, and animals were rejoicing in the sparkling, all-encompassing, thick watery braids of rain. Soaked to the skin, at one with the dimmed and suddenly silenced field literally trampled by the storm, I too silently delighted in the intoxicating good fortune of someone to whom it has been given once or twice a year to see and experience such excellent commotion in nature. |