... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | ... Afar in the forest passage it appeared blithe and elegant, shining with uncommonly clean and solid yellow. I came closer: it was an abandoned field, not ploughed or sown for long, and now thickly grown with some low bush plants. A wonderful bitter and flowery aroma suddenly wafted from them. ‘Why, this is winter cress,’ I remembered the botanical atlas I had read once, ‘sort of a weed...’ A breath of fresh air ran over the live carpet, and the whole field began to sparkle and gleam with gold waves, which reached the shaded edge of the forest, making a stunning contrast between the dark green and bright yellow. ‘Like a precious bowl in a malachite frame.' a comparison flashed through my mind. High in the sweltering sky a kite was soaring. The heat promised a thunderstorm. A huge dark rain-swollen storm cloud was already looming over the western part of the horizon. And only in the zenith, the broken and fast-moving edges of the clouds were fiercely blazing with melted silver, casting blinding light. The wind was becoming stiffer, and all winter cress heads were violently rocking, as if performing some exotic dance. Passionately and continuously a great many skylarks were ringing, invisible to the eye. Singing, as if before a thunderstorm, were both the flowers, and the forest, and this field, remote from human settlements. Suddenly, warm grey blobs fell from somewhere above and hovered over the small bushes of golden winter cress. Some of the larks were winding close above the field, flitting from one flower to another and filling the surroundings with incessant sound of sawing. Other of them, fluttering their wings, rose vertically and hovered about fifteen feet above the ground, loudly praising the life. Thunder clouds were bulking up across the entire sky, bluish pink here and there, as if burning hot from the inside, and I saw that above the forest only a narrow light-blue window was left, out of which a waterfall of beams was breaking through to the ground, flooding all fragrant blooming of summer with mellow light. Meanwhile, a blizzard of the flying aspen fluff was silently raging in the tense air, thick with electricity. Suddenly, deafening thunder growled, and first sizeable drops of rain boisterously lashed at the gold of the winter cress flowers. The moment the shower arrived, it appeared all of a sudden, that the entire wildlife breathed a sigh of liberty and relief; that all trees, plants, birds and beasts rejoiced at the sparkling and flaming rain, woven from thick water jets. Soaked to the skin, alone amidst the fogged and suddenly quietened field, as if it were held down by the elements, I was likewise relishing the intoxicating glee of a man who is given, once or twice a year at most, the chance to see and feel the delightful perturbation of nature. |